Джон Стейнбек. "Благостный четверг" - Великая крокетная война.
У залива на высоком взморье расположились бок о бок два города – Монтерей и Пасифик-Гров. Похожего в них только и есть, что стоят они в одной местности. Монтерей основали в незапамятные времена чужаки – индейцы да испанцы. Рос город нечинно, самотеком, дома в нем и те торчат как попало. Иное дело Пасифик-Гров – город-убежище суровых духомыслов Моисеевых. Возник он хоть недавно, в 80-е годы прошлого века, зато сразу отлился в готовую форму, со всеми законами, моральными нормами и обычаями. Один из городских законов запрещает сделки, предметом коих служат крепкие напитки. Оттого в аптеках нарасхват тонизирующие средства на спирту. Другим законом предписывается опускать шторы после захода солнца, а раньше не полагается. Не дозволяется гонять на велосипедах.[...]
Раз за свою историю Пасифик-Грову случилось попасть в беду, беду нешуточную. События таковы. Среди первого населения города-убежища оказалось немало стариков. Бежать им было не от кого и не от чего, а просто вот захотелось поселиться на старости лет именно здесь. Старики были ворчуны, от безделья совали всюду нос и скоро порядком всем надоели. Чтоб занять их, городской филантроп по имени Димс подарил городу две площадки для игры в рок.
Рок – сложный вид крокета. Воротца в нем узкие, молотки на укороченной ручке; а играют из-за боковых линий, на манер бильярда. Игра весьма трудна и, как говорят, воспитывает бойцовские качества характера.
Малый спорт, подобно большому, немыслим без соперничества и наград. Каждый год в Пасифик-Грове разыгрывался кубок. Казалось бы, какие могут быть особенные страсти вокруг крокета? К тому же если большинству игроков перевалило за семьдесят… Ан нет!
В городе были две команды. Спортивный костюм стариков состоял из ермолки и полосатой куртки, цвет которых в одной команде голубой, а в другой зеленый. Так они и назывались: голубые и зеленые.
За каких-нибудь два года жизнь в городе совершенно исказилась. Началось все с того, что соперники, упражнявшиеся бок о бок, перестали друг с другом разговаривать. Их неприязни последовали домашние: домочадцы голубых не водились отныне с домочадцами зеленых. Но семьями игроков дело не ограничилось, очень скоро весь город являл собой два враждебных лагеря. И вот уже мамаши зеленых барышень изо всех сил старались отвадить голубых женихов; тем же отвечали голубые. Спустя немного времени, вражда проникла и в область политики: голубому во сне бы не приснилось проголосовать за зеленого. Потом и церковь раскололась: во время службы голубые и зеленые сидели по разные стороны от прохода; собирались даже строить две отдельные церкви.
Понятно, что пуще всего вражда разгоралась в пору кубковых матчей. Для стычки было довольно косого взгляда. Тон задавали сами престарелые спортсмены. Случалось, после игры двое восьмидесятилетних старичков углублялись в лес и дрались там смертно… Изобрели даже специальные тайные языки, чтобы враг не понимал разговоров…
Такой жгучей была эта распря, что забеспокоились окружные власти. Еще бы. Одному голубому спалили дом. Вскоре в лесу нашли зеленого, насмерть забитого крокетными молотками. Молоток для игры в рок невелик, да увесист – оружие хоть куда. Старики привешивали молотки на кожаном ремешке к запястью, как боевые топоры, и нигде с ними не расставались. Враги обвиняли друг друга во всевозможных преступлениях, включая те, которые им были не под силу по причине преклонных лет. Голубые перестали ходить в магазины зеленых. Город сделался не город, а черт знает что!
Общий благодетель, мистер Димс, был славный старикан. Прежде, до Пасифик-Грова, он покуривал опиум. Оттого весь век был здоров, покоен и на старости лет не знал туберкулезов и давлений. Благотворитель, он был еще и философ. Увидев, что сотворилось в городе по его милости, он опечалился, а позже устрашился. «Теперь я понимаю, что чувствует Бог», – говорил он друзьям.
Близилось тридцатое июля, начало очередного кубка. Обстановка так накалилась, что горожане ходили с револьверами. Голубая и зеленая ребятня затевала между собой жестокие драки. Раз уж чувствуешь то, что чувствует Бог, рассудил мистер Димс, то и поступать надо под стать Богу. Слишком много в городе насилия.
В ночь на тридцатое июля мистер Димс нанял бульдозер. Наутро на месте крокетных площадок зияла огромная ямища с неровными краями. Будь у Димса времени побольше, он завершил бы дело потопом – устроил бы озеро…
Димсу пришлось бежать из города. Хорошо, что он не попался в руки сограждан, – а то бы его непременно обмазали дегтем и вываляли в птичьх перьях. Он укрылся от их гнева в Монтерее: зажил там преспокойно, покуривая свой опиум…
Из года в год тридцатого июля жители Пасифик-Грова устраивают символическое сожжение мистера Димса. Это настоящее праздничное действо. Снаряжают похожее чучело и долго носят его по улицам, а потом вешают на сосне. И, наконец, сжигают; люди шествуют под ним с факелами; и каждый год бедный мистер Димс уходит в дым-с…
Раз за свою историю Пасифик-Грову случилось попасть в беду, беду нешуточную. События таковы. Среди первого населения города-убежища оказалось немало стариков. Бежать им было не от кого и не от чего, а просто вот захотелось поселиться на старости лет именно здесь. Старики были ворчуны, от безделья совали всюду нос и скоро порядком всем надоели. Чтоб занять их, городской филантроп по имени Димс подарил городу две площадки для игры в рок.
Рок – сложный вид крокета. Воротца в нем узкие, молотки на укороченной ручке; а играют из-за боковых линий, на манер бильярда. Игра весьма трудна и, как говорят, воспитывает бойцовские качества характера.
Малый спорт, подобно большому, немыслим без соперничества и наград. Каждый год в Пасифик-Грове разыгрывался кубок. Казалось бы, какие могут быть особенные страсти вокруг крокета? К тому же если большинству игроков перевалило за семьдесят… Ан нет!
В городе были две команды. Спортивный костюм стариков состоял из ермолки и полосатой куртки, цвет которых в одной команде голубой, а в другой зеленый. Так они и назывались: голубые и зеленые.
За каких-нибудь два года жизнь в городе совершенно исказилась. Началось все с того, что соперники, упражнявшиеся бок о бок, перестали друг с другом разговаривать. Их неприязни последовали домашние: домочадцы голубых не водились отныне с домочадцами зеленых. Но семьями игроков дело не ограничилось, очень скоро весь город являл собой два враждебных лагеря. И вот уже мамаши зеленых барышень изо всех сил старались отвадить голубых женихов; тем же отвечали голубые. Спустя немного времени, вражда проникла и в область политики: голубому во сне бы не приснилось проголосовать за зеленого. Потом и церковь раскололась: во время службы голубые и зеленые сидели по разные стороны от прохода; собирались даже строить две отдельные церкви.
Понятно, что пуще всего вражда разгоралась в пору кубковых матчей. Для стычки было довольно косого взгляда. Тон задавали сами престарелые спортсмены. Случалось, после игры двое восьмидесятилетних старичков углублялись в лес и дрались там смертно… Изобрели даже специальные тайные языки, чтобы враг не понимал разговоров…
Такой жгучей была эта распря, что забеспокоились окружные власти. Еще бы. Одному голубому спалили дом. Вскоре в лесу нашли зеленого, насмерть забитого крокетными молотками. Молоток для игры в рок невелик, да увесист – оружие хоть куда. Старики привешивали молотки на кожаном ремешке к запястью, как боевые топоры, и нигде с ними не расставались. Враги обвиняли друг друга во всевозможных преступлениях, включая те, которые им были не под силу по причине преклонных лет. Голубые перестали ходить в магазины зеленых. Город сделался не город, а черт знает что!
Общий благодетель, мистер Димс, был славный старикан. Прежде, до Пасифик-Грова, он покуривал опиум. Оттого весь век был здоров, покоен и на старости лет не знал туберкулезов и давлений. Благотворитель, он был еще и философ. Увидев, что сотворилось в городе по его милости, он опечалился, а позже устрашился. «Теперь я понимаю, что чувствует Бог», – говорил он друзьям.
Близилось тридцатое июля, начало очередного кубка. Обстановка так накалилась, что горожане ходили с револьверами. Голубая и зеленая ребятня затевала между собой жестокие драки. Раз уж чувствуешь то, что чувствует Бог, рассудил мистер Димс, то и поступать надо под стать Богу. Слишком много в городе насилия.
В ночь на тридцатое июля мистер Димс нанял бульдозер. Наутро на месте крокетных площадок зияла огромная ямища с неровными краями. Будь у Димса времени побольше, он завершил бы дело потопом – устроил бы озеро…
Димсу пришлось бежать из города. Хорошо, что он не попался в руки сограждан, – а то бы его непременно обмазали дегтем и вываляли в птичьх перьях. Он укрылся от их гнева в Монтерее: зажил там преспокойно, покуривая свой опиум…
Из года в год тридцатого июля жители Пасифик-Грова устраивают символическое сожжение мистера Димса. Это настоящее праздничное действо. Снаряжают похожее чучело и долго носят его по улицам, а потом вешают на сосне. И, наконец, сжигают; люди шествуют под ним с факелами; и каждый год бедный мистер Димс уходит в дым-с…
no subject
Очень остроумно.
Вообще я Стейнбека слабо переношу. Типичный "левак" без стыда и совести.
no subject
Насчёт остроумности: оценивать произведения прошлых лет с сегодняшней колокольни - как раз очень левацкая манера.
no subject
Колокольня у меня не сегодняшняя, а абсолютная. Вот Шекспир, вот Остен, вот Хемингуэй. Что вы вообще подразумеваете под "сегодняшней колокольней"? Если я что-то читал 40 лет назад, что-то 20 лет назад, то что? Про сегодняшнюю колокольню я, наверно, мало что и знаю.
no subject
Это даже интересно. Особенно на фоне Хэмингуэя. Который был суперпопулярен в совке, но не на родине. И, по большому счёту, выше журналистского уровня так и не поднялся.
Вы пробовали его перечитывать во взрослом сознательном возрасте? Это же юношеская сентиментальная литература. Вы там увидите много нового!
Я как-то сделала такую ошибку. Взялась перечитать "Праздник, который всегда с тобой", который казался когда-то прекрасным.
Что же я там увидела? Человек поливает грязью тех, кто когда-то ему помогал выжить. Причём к моменту написания романа этих людей уже не было в живых (особенно было обидно за Гертруду Стайн, которая всех их там кормила и поддерживала изо всех сил).
Исходил завистью и желчью практически ко всем окружающим - кто успешнее или богаче его.
Спаивал Фицджеральда, жгуче завидовал ему, подражал, но писать как Ф. он никогда так и не смог. И Зельду изводил, да.
Это то, что помню.
Меня тошнило от этой книги и этого мерзкого человека.
Колокольню я имела ввиду то, что индейцы названы чужаками. И вас это возмутило, вероятно? Мне это тоже звучит диковато, если не учитывать контекст.
Но для американцев 1950-х ничего в этом дикого не было.
no subject
В 1950-х "американцы" в Салинасе были не особо-то, мне кажется, большинством населения. Да и сейчас тоже.
The Grapes of Wrath написаны в 1939-м. Ну и если вы посмотрите, откуда пилят герои романа, и как они там вообще оказались, откуда они бегут...
Короче, давайте вы уж не будете рассказывать, как индейцы понаехали в Америку. Не будем путать с индийцами.
no subject
Какой-то у вас нелитературный словарный запас. Вы слегка область перепутали, где вы - копенгаген. И мнение только ваше и неправильное. Дозвидания, короче.
no subject
Я ж не навязываюсь; такой уж у меня стиль. Если хотите, я от вас отпишусь тоже. Ну или забаньте.
Жаль, конечно.
no subject
no subject
Вы-то должны знать, что он мастер соврать, например.
no subject
Steinbeck писал преимущественно в жанре fiction.
Так же, он был, можно сказать что афиллирован с организацией коммунистов в США, (через Лигу писателей) и даже принимал участие в забастовках.
так что, все карты в руки, чтоб ярлык повесить.
))
no subject
no subject
это ж практически Битлз вс Роллинг Стоунз))
но да, пришла покивать про Стейнбека. сложный писатель просто (читала на английском, ахахахаха), фанатам пафосной алкашни Хема не зайдёт-с)
из куска вот этого, кстати, мне видится неплохой сериал-антиутопия, нынче такое актуальненько
no subject
Я хотела сначала вытащить оттуда отрывок. Потом поняла, что эта глава - готовая притча, в ней имеет значение каждая деталь. Да, весьма актуально.